Елена Минкина-Тайчер - Женщина на заданную тему[Повесть из сборника "Женщина на заданную тему"]
— Я совсем не хочу, чтобы ты на мне женился, — сказала я искренне.
— Правда? — обрадовался Тимур, — я так тебе благодарен!
Гришка родился через три месяца после их отъезда — дядя Тимура давно приглашал брата с семьей перебраться к себе, в Азербайджан.
В принципе, ничего плохого не случилось. Конечно, отец Тимура был прав. Пусть мальчик еще поживет, побродит по свету, станет мужчиной и кормильцем. Не знаю, смогла бы я вписаться в их далекую гортанную семью. Зато у меня остался чудесный сын, тоненький и стройный молчун, похожий на юного восточного князя. Только вот не знаю, на еврейского или мусульманского.
В конце доклада я, конечно, полезла с вопросами. Наверное, из чистого хулиганства. А может, чтобы внутренне оправдаться за собственную рассеянность и посторонние мысли.
Израильтянин отвечал приветливо и очень точно. И смотрел прямо в глаза, как будто проверял, все ли понятно. Акцент почти исчез, но иногда он терял слова и тогда поспешно переходил на английский, улыбаясь и разводя руками. И приветливо улыбался, когда подсказывали из зала.
Нет, на царя он не тянул, — слишком добрый. И усталый. Вдруг стало заметно, какое у него утомленное лицо. Будто Иаков, который уже отработал семь лет, но еще не получил Рахели.
Пусть он в меня влюбится, — решила я, — пусть он в меня влюбится на одну неделю. Или на один день. Но до потери сознания! Чтобы забыл все дела и всех своих женщин. Чтобы с ума сходил от моих волос, рук, взгляда. И слушал мою болтовню, и смеялся радостно, и сам рассказывал что–то удивительное и ласковое.
Мы встретимся на старом московском бульваре и пойдем по засыпанной снегом дорожке вдоль замерзших прудов…
Нет! Зачем Москва? Пусть мы уедем в другой город, чудесный старинный город, чужой, но немного знакомый по историям и детским книжкам. Рим? Париж? Ах, нет! Великие города требуют слишком много внимания. И много денег. Что я скажу маме и Глебу?
Может быть, встретиться в Израиле? Например, я позвоню папиной давней подруге Инне, попрошу у нее остановиться? Он встретит меня рано утром на старой каменной площади за рынком, наверняка ведь в Иерусалиме есть рынок. И мы побредем среди бесцветных от времени каменных дворов, будем заглядывать в древние колодцы, взбираться по узким лестницам на заросшие виноградом крыши… Нет! Инну я видела раз в жизни, неудобно — здрасьте, я ваша тетя! И потом у этого замечательного израильтянина там, наверняка, своя жизнь, свои заботы. И свои друзья, чтобы с ними гулять по Иерусалиму.
Знаю! Мы встретимся на конференции! Пусть будет настоящая международная конференция. И какая–нибудь нейтральная заграница, например, Германия. Мы приедем в старинный уютный университетский городок, Гейдельберг или Геттинген, где мостовые вымощены булыжником, герань свисает с широких подоконников и в полдень на старой площади бьют огромные резные часы. Под такими часами Иаков станет ждать меня, нетерпеливо и радостно поглядывая на башню, а я нарочно немного опоздаю и буду любоваться из–за угла этим нетерпением и этой радостью.
Нет! Лучше мы встретимся в Голландии, я так много читала про эту страну –
О тихий Амстердам,
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь, не там,
Зачем уйти не волен…
И будет сероватый дрожащий воздух, и холодная вода вдоль мостовых. И мы будем долго медленно брести, обнявшись, под большим зонтом, и люди станут махать нам с проплывающих кораблей.
К твоим, как бы затонам,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым..
А если набредем на улицу Анны Франк, то молча постоим, не рассуждая и никому ничего не доказывая. Подумать, она была бы сейчас совсем пожилой женщиной, лет на 10 старше моей мамы.
— Меня поражает твоя национальная некорректность, — ворчит Глеб, — только и слышно «Холокост, погромы, черта оседлости». Вспомни историю, — у всех были свои несчастья, в Поволжье — голод, в Армении — резня. Полукровка, даже языка не знаешь, а грузишь на себя всю скорбь еврейского народа.
— У меня генетическая память.
— У тебя генетическая фигура, — смеется Глеб и хлопает меня по бедру. — Тут вас Бог выделил, нечего сказать!
— Когда долго идешь по пустыне, высокий рост не нужен, — говорю я, — а круглые бедра как раз очень важны — легче нести ребенка. И грудь. Не будешь же младенца манной кормить!
— Высоконаучное объяснение собственных недостатков, — фыркает Глеб.
— Зато при широких бедрах талия тонкая! И живот остается плоским, как у нерожавшей женщины, вот посмотри.
— Могла бы быть нерожавшей, если бы не твоя вечная безответственность, — Глеб не спеша поворачивает меня к себе, проводит жесткой рукой по животу — сверху вниз… Руки у него красивые, и сам он красивый и спокойный. И аккуратный, и организованный. Конечно, такими мужиками не бросаются. Даже непонятно, почему он терпит мое разгильдяйство и генетические пороки. И чего я все сбегаю в свой старый дом? И все крутится в голове одна стихотворная строчка. Старая, абсолютно заезженная строчка — «без слез, без жизни, без любви».
* * *А Иакову, наверное, нравятся загадочные и покорные восточные женщины! С широкими бедрами и высокой грудью. С гривой волос и маленькими крепкими ступнями, чтобы легко идти по горячему песку. И с горячим запахом мирры, купленной на последние гроши. «О, ты прекрасна, возлюбленная моя!»
Та–ак, меня уже в Песнь Песней занесло, кажется, мы были в Амстердаме.
Хорошо, обойдемся без мирры! Пусть будет Амстердам, или Геттинген, или Прага. Главное, можно будет ничего не объяснять и не оправдываться. Просто бродить вдоль сонных каналов, глазеть на остроконечные крыши, резные ставни, охапки тюльпанов в мокром блестящем ведре. И он будет крепко держать меня за руку, и дышать на замерзшие пальцы, и целовать в холодные щеки на глазах у всех прохожих.
И он, конечно, поймет, почему я все ищу еврейский квартал и все вспоминаю, как совсем недавно, каких–то 70 лет назад, на этой сказочной улице жил худенький мальчик, похожий на восточного князя. Он играл в шахматы и рисовал картинки, а его мать, покорная женщина с генетической фигурой и генетической тоской в глазах, молилась кому–то и надеялась на что–то.
Мы все молимся и надеемся, не правда ли, мой дорогой?
Программа была стандартная
Программа была стандартная, — несколько докладов, перерывы на кофе, поздний обед в ресторане. Честно говоря, он здорово устал, пора перестать летать ночными рейсами. Хорошо, что отель оказался недалеко, — успел пару часов поспать. И ноутбук оставил в номере, — можно заскочить перед обедом и отправить почту. Один раз уже украли в Киеве всю сумку вместе с компьютером.
Русские прилично научились за последние годы, обстановка на конгрессе вполне международная, — выставочные стенды, красивые длинные девицы, разносящие коктейли, грамотные переводчики. Хотя все у них получается немного смешно и подчеркнуто, как у человека, впервые надевшего смокинг. И еще это вечное швыряние деньгами, непонятные амбиции, страсть к ненужным спорам.
Его родители тоже любили спорить и критиковать. Все подряд критиковать — язык, климат, политику. Можно было подумать, они уехали из страны со сказочной природой и великой демократией, а не из этой серой и холодной провинции.
В перерыве он сразу натолкнулся на кругленькую бизнес–леди, — стояла посреди коридора и глазела по сторонам, как первоклассница. Сейчас на него посмотрит! Точно, смотрит и даже улыбается, вот паршивка! Что в нем такого смешного, спрашивается? Придется подойти. Почему бы и нет, — занятная девчонка, можно поболтать пару минут.
Было смешно, что она так растерялась. А еще вопросы задавала, тоже боец!
— Вы хорошо знаете материал, приятно было слышать. Здравствуйте!
— Здравствуйте!
Так вежливо отвечает, бо–ольшая скромница.
— Не подумайте, что просто так хвалю, я старый лектор! Приятно, когда слушатель понимает и участвует. Легче работать.
— Это у меня просто хорошая обучаемость. Вечная отличница, с детства. Ой, только не подумайте, что я хвастаюсь, само получилось, — биологический факт и никаких личных заслуг!
— Почему биологический?
— Потому что генетика — раздел биологии. Понимаете, мой папа обожал учиться и передал мне эту особенность. С генами.
Ага, начала кокетничать, о чем ни говори, — женщина есть женщина!
— Что ж, не такой плохой факт. Хоть и биологический. А чем папа сейчас занимается?
— Сейчас? Сейчас ничем. Он умер. Десять лет назад. Извините.
Вот так тебе! Глупая израильская привычка лезть с вопросами.
— Это я должен извиниться, затронул больную тему.
— Но ведь я вас спровоцировала. Правда, нечаянно.
